— Допустим, если бы нам удалась эта затея, я не стал бы хвалиться, — мрачно усмехнулся Нэндил. — И никто из нас не стал бы. Но дело даже не в этом, Берен. Орк… это то, чем каждый из нас боится стать. Боится больше, чем смерти.
— Но ведь это только притворство! — Берен посмотрел на Финрода. — Ном, ведь так?
— Не совсем, — Финрод сжал пальцы чуть ли не до хруста. — Будь это всего лишь притворством, я бы просто отдал приказ. Чтобы я мог создать чары, а прочие — воспринять, всем нам придется… обратиться мыслями к тому, что в нас есть низкого.
— Не понимаю, — Берен сжал губы. — Я знаю, приятного мало. Ведь мне приходилось прикидываться пьяным и валяться в навозной жиже, чтобы меня не узнали в одном из замков, и обвязываться тухлым мясом, чтобы сойти за прокаженного… Но ведь для дела, и только на время, чтобы избегнуть самого худшего!
— Мы понимаем разное, когда говорим «самое худшее», — нахмурился Аэглос.
Берен почувствовал призыв Финрода к осанвэ и отозвался.
«Я попробую объяснить тебе через то, что для большинства из нас вообще непредставимо, а вы сами называете это извращением. Вообрази себе, что ради своей цели — сбора сведений или убийства — ты должен обольстить мужчину как мужеложец. Не совершить мерзости, нет, просто притворяться какое-то время… Выглядеть и вести себя как…»
— Ном… — Берен потер лицо. — Хватит. Я понял. Эльдар, я был дураком и прошу прощения. Меня извиняет только то, что я думал — это просто как тряпки переменить, и все. Наверное, государь, быть по-моему: преврати в орка меня одного и уводи остальных. Если уж ты не смог требовать этого от своих вассалов, то я не могу и просить.
— Не торопись, — поднял ладонь Нэндил. — Ведь никто из нас еще не сказал «нет». Нам просто трудно решиться.
— На самом-то деле мы решились, — Эдрахил коротко рассмеялся. — Некоторые из нас, по крайней мере. Будучи здесь, уже глупо поворачивать назад.
— Верно, — Лауральдо решительно сломал о колено палку для костра. — Время колебаний прошло. Я твой, Финрод. Думаю, даже твоих сил не хватит на то, чтобы сделать из меня настоящего орка, а остальное я как-нибудь перетерплю.
— Незачем тянуть, — Кальмегил поднялся. — Айменел, натопи в котелке бараньего жира, я натолку угля. А орочьи тряпки неплохо бы очистить хотя бы немного от паразитов.
— Попробуют эльфийской крови и сами передохнут, — усмехнулся Лауральдо.
— Я бы не рассчитывал на это, — заметил Лоссар, беря из кучи первую попавшуюся куртку и вытряхивая ее над костром.
— А ты, Берен, займись пленным, — распорядился Финрод. Кажется, нарочито громко, чтобы орк слышал.
— Будет сделано. — Перешагнув через бревно, Берен приблизился к связанному орку. Сел рядом, четырежды хряпнул о колено крепкую палку, взятую из валежника для костра, положил на землю четыре получившихся колышка, а пятый, самый длинный и толстый, принялся затачивать до копейной остроты, время от времени поглядывая на орка и улыбаясь, словно прикидывая что-то.
Орк завозился, беспокойно косясь в его сторону.
Берен заточил колышек с двух сторон, потом закалил кончики в костре. Теперь, если вбить его в землю, он торчал бы ладони на две. Покончив с первым, Берен взялся за второй колышек. С этим дело шло быстрее, потому что его заточить требовалось с одной стороны.
Орк глухо зарычал, кусая кнутовище.
— Да, друг мой сердечный, — проговорил человек, и голос его был как у сытого кота. — Угадал. Эти четыре — тебе в руки и в ноги. А куда пятый, самый толстый, — тоже угадал?
Орк что-то прорычал. Даже сквозь кляп Берен разобрал: «Имел я тебя и твою мать».
— Ну, это ты, положим, врешь, — спокойно ответил он, принимаясь за третий колышек. — Тебя, стерво, я в первый и в последний раз вижу, а та женщина матерью мне не была. Однако же она была женщиной моего народа, и в сердце своем я поклялся, что рассчитаюсь за ее смерть. Сделаю с главарем отряда то же самое, с поправкой на мужские статьи. Ты так громко орал на всех, что сразу стало ясно: ты — главарь и есть. Тебе, стало быть, и ответ держать.
Он сунул третий колышек в костер, а потом поднес его, дымящийся, к лицу орка.
— Посмотри, сучков нет? Внимательно смотри: не кому-нибудь, тебе в ногу вгоню.
— Берен, — тронул его за плечо подошедший Финрод, — стоит ли уподобляться орку, глумясь над пленным?
Это было против обычая: пленника взял Берен, и только он мог решать его судьбу. Однако по глазам Финрода Берен понял, что тот разгадал его замысел, и подыграл.
— Если бы там были ваши женщины, эльдар, — сказал Берен, не трогаясь с места, — и если бы вы надумали из него окрошку сделать — я бы вам слова не сказал.
Орк глядел на него расширенными глазами.
— Ну, что вылупился? — бросил ему горец. — Знакомое имечко услышал? Да, это я и есть: Берен, сын Барахира. Знаешь такого? Вижу, знаешь: перекосило тебя как от хрена с перцем. Про Сарнадуин тоже слыхал? Как думаешь — чешутся у меня руки с вами рассчитаться?
Он снова улыбнулся орку. Тот замотал головой.
— Говоришь, тебя там не было? Знаю, не было. Всех, кто там был, лесные духи порвали на куски. Но если бы ты, ползучий гад, был там — делал бы то же, что и все. У эльфов в обычае убивать вашу сволочь быстро и милосердно — ну, а я за десять лет такого нагляделся, что милосердие мое все кончилось.
Харраф снова зарычал. Человек внезапно уловил эхо его мятущихся мыслей. Если бы Берен орал на него, колотил, если бы в глазах человека орк прочел знакомую жажду крови, он испугался бы меньше. Но сейчас человек напоминал ему того, кого Харраф боялся больше смерти. Тот тоже не повышал голоса и всегда улыбался, отдавая приказы о пытках и казнях.