Тени сумерек - Страница 413

413

— Да, тебе пора, — продолжал Берен. — Прими Дориат в свою руку, королевству нужен хранитель. Когда тебе принесут Камень — а будет это скоро, и будет это значить, что нас уже нет в этом мире — и его храни. Храни его пуще жизни, цени сильней, чем зеницу ока. Это камень первозданного света, а для тех, чьи руки нечисты — камень погибели и раздора. Но вот сейчас я узнал, что это — камень спасения. Дай мне руку, сын.

Диор, холодея, протянул руку ладонью вперед. Он знал, что это означает: прикосновения рук порой рождали у отца видения о будущем тех, кто коснулся его. Так, отец еще до рождения Туора знал, что Туор переживет годы бедствий и достигнет моря. И хотя сейчас след его затерялся, отец был уверен, что с ним все хорошо. Отец еще до начала Дагор Нирнаэт Арноэдиад знал, что она будет проиграна и повел нандор на север, чтобы встретить орков, которые будут преследовать беглецов в Оссирианд. А когда лорд Келебримбор по пути в новые владения Галадриэли приехал, чтобы сделать Берену такую же стальную руку, какую его отец Куруфин сделал лорду Маэдросу, Берен прозрел и его будущее, но не хотел говорить. Но лорд Келебримбор настаивал и отец сказал: «Ты мечтаешь сотворить нечто, превосходящее творения твоего отца, и хотя бы равное творениям деда. Бойся этого стремления: если ты будешь искать славы Феанора, ты найдешь ее, но твое творение погубит тебя, как погубило его». Келебримбор рассмеялся и ответил, что согласен заплатить жизнью за дедовскую славу.

Диор вспомнил это, когда коснулся руки Берена поверх Сильмарилла. Свет Камня на миг пронзил обе ладони, накрывшие его — жилистую руку старика и руку зрелого смертного мужчины с юным лицом эльфа. Потом ладони разошлись и Берен опустил голову.

— Поздно искать мира и союза, — вздохнул он. — Феанорингам не удержать Камень. А любого другого они убьют. Не будь ты моим сыном, Диор, я не знал бы, говорить тебе или нет. Это тяжкий выбор, последнее мое наследство. Знай: если ты сохранишь Камень — ты погибнешь. Но если ты отдашь камень — погибнут все.

— Не будь ты моим отцом, — ответил Диор, — я не знал бы, верить тебе или нет. Но ты — мой отец, и Барахир, чья могила снова затеряна под Тенью — мой дед. Я не отдам камня, ни сыновьям Феанора, ни слугам Моргота.

— Славный ответ, — Берен улыбнулся. — Единственное, что я могу тебе дать — несколько лет покоя. Не очень много: наш с матерью срок на исходе. Но пока мы удерживаем Камень, Феаноринги не посмеют покуситься на него.

Он встал, прижал Наугламир к сердцу, к губам и ко лбу, отдавая дань почтения Королю, для которого ожерелье было сделано, а потом надел сверкающее чудо на себя — и Диору на миг показалось, что он увидел отца совсем юным, каким тот был в последние мирные годы Белерианда.

…Диор открыл последнюю дверь и вошел в Серебряный Чертог, Келебронд. Поднявшись к резному трону Тингола, он сел, и Нимлот заняла место по правую руку от него. Эльвинг села у ног матери на маленькую скамеечку рядом со своей нянькой, девой Неллас, подругой ушедшей Лютиэн Тинувиэль, а сыновья, Элуред и Элурин, в низкие кресла по левую руку отца. Девочка с каждым днем сильнее становилась похожа на Нимлот, а сыновья — на своего деда Берена — по крайней мере, так Диору казалось. Во всяком случае, своих ровесников-эльфов они обгоняли в росте, да и задумываться над недетскими вопросами стали раньше, чем товарищи их игр, юные синдар. Диор тоже рано познал это — одиночество ребенка, лишенного дружбы ровесников. Наверное, поэтому мальчики больше тянулись ко взрослым эльфам и к нему, как и он в свое время — ко взрослым нандор и к Берену. Он подумал, какое испытание уготовил детям — и сердце защемило, в то время как он послал сыновьям ободряющую улыбку.

Сегодня в зале было множество народу — весь королевский совет, все лорды Дориата, и даже лорд Келеборн и леди Галадриэль, которым ради этого пришлось проделать долгий путь. Быть миру или войне, решалось сегодня, и все знали, что мир будет позорным, а война — жестокой. Вдвойне жестокой, ибо это будет война против братьев.

Диор вспомнил другое, совсем недавнее посольство, которое принял в этом же зале — и на миг словно повеяло холодом.

Ленвэ и его воины прибыли поздно вечером, дети уже спали, и в пустом зале были только Диор и Нимлот, да самые близкие друзья и советники.

Ленвэ вошел в ту самую дверь напротив трона, куда вот-вот войдут послы Феанорингов, куда вошел отец в тот благословенный и проклятый день, когда король Тингол послал его за Сильмариллом. Куда он вошел снова, рука об руку с матерью, в обветшавших погребальных одеждах.

Князь нандор остановился перед троном, отцепил от пояса плоскую кожаную дорожную шкатулку, и с коротким поклоном передал ее Диору. И тот, открывая, уже знал, что означает этот свет, что пробивается из-под пальцев…

— Когда они умерли? — спросил он.

— В день, когда облетели листья. Накануне они раздали друзьям то, что хотели подарить в память о себе, а после дали пир, и Берен сказал мне, чтобы утром я пришел в дом и забрал для тебя Камень и меч, Наследник Тингола. Он знал день и час своей смерти.

— Где они похоронены?

Ленвэ ответил не сразу.

— У них нет могилы. Это странно, король Диор, но дело было так: наутро я приплыл на остров и вошел в их дом, как и просил Берен. Стояла такая тишина, что я сразу понял — живых в доме нет. Я шел из покоя в покой, думая, что они в спальне. Но их там не было. Вот, что я увидел там: постель была покрыта, как смертный одр, но их самих не было. Их одежды лежали в изножии, словно они взошли на ложе любви, и покрывало было чуть смято — на нем лежали, и после не поправили. На покрывале лежало ожерелье, которое твоя мать носила в последний год. А их самих не было нигде. Мы искали тела, искали по всему острову. Я бы решил, что они легли в лодку и отправились вниз по течению, но все три ваших лодки были на привязи. Остается думать только, что они либо бросились в реку, либо чудом обрели крылья и взлетели в небо. Зная твоих отца и мать, я легче поверю во второе, чем в первое.

413