Тени сумерек - Страница 329

329

— Уже говорил. Иди ты.

— Ты старший. И тебе все равно надо.

Хурин вздохнул. Да, когда один и тот же сон снится три ночи подряд — это неспроста. Будь он дома, непременно поговорил бы о том с Морвен. А здесь — с кем? Беоринги издревле умели толковать сны, и можно было бы попробовать сунуться к Нимросу барду — но Нимрос был почти ровесник, а Хурину хотелось услышать слово от кого-то старше себя и… мудрее, что ли.

Правда, не сомневаясь в мудрости Берена, он сильно сомневался в здравом смысле последнего. Например, он бы на месте Берена, раз уж удалось выйти живым из пасти волка, не убивал себя голодом. Скорбь скорбью, но не есть от рассвета до заката, и еще как раз тогда, когда нужно отъесться и отлежаться — этого Хурин не понимал. Если это и мудрость, то какая-то нездешняя и людям непонятная.

— Либо здесь его дождись, — предложил Хуор.

Хурин снова посмотрел на остров и хлопнул себя ладонью по бедру:

— Пойду.

Он уже знал, что когда Берен уходит с Острова, с ним поговорить наедине и вовсе невозможно: он не расстается со своим людьми и со своей королевной. Хурин и этого не понимал. После их встречи он думал, что теперь этих двоих будет конями не растащить, однако же ошибся. Берен почти не проводил времени наедине с нею — либо среди толпы, либо один, как перст, на Острове.

За прошедшие дни каждый из эльфов и многие из людей побывали там, но Берен нашел себе место, где его никто не беспокоил. Он поднимался с другой стороны холма, до середины, и сидел там лицом на юг, глядя на бегущую воду, спиной к каждому, кто поднимался до могильного камня, ясно показывая всем своим видом, что беседовать не желает.

Но на этот раз беседовать желал Хурин. Он обошел курган и поднялся с той стороны, где сидел Берен. Молча сел рядом на траву. Какое-то время они просто сидели бок о бок, и Хурин не знал, как начать разговор. Любой предписанный обычаем зачин — «добрая встреча» или «радуйся» — казался ему невыносимо натужным и дурацким, поэтому он не нашел ничего лучшего чем начать с того же, что и брат.

— Эльфы уходят завтра.

— Знаю, — безучастно ответил Берен.

— Нам тоже нужно уходить. Завтра, самое позднее — послезавтра.

— Хорошо, otorno. Обними за меня сестер.

Хурин наконец-то не выдержал.

— Да что ж тут хорошего?! Ты останешься с ними — а сколько из них народу видит в сумерках и ходит, не хромая? Сколько из них вообще ходит? А берегами все еще шныряет недобитая оркота. Берен, пора уже в себя прийти! Или ты думаешь, что один горюешь?

— Нет, otorno. Я этого не думаю.

— А похоже на то! Ходишь сюда, как на поклонение или на стражу… Эльфы так часто сюда не ходят, подданные его и друзья не просиживают здесь от сумерек до сумерек! Чего ты хочешь, Берен? Чего ты здесь высиживаешь?

Хурин встретил взгляд Берена и осекся. Глаза горца были темно-серыми, как у младенца. Того цвета, какой бывает у нижнего края грозовой тучи.

— Ответы, Хурин… — прошептал Беоринг. — У меня много было вопросов к нему… Мне нужны ответы.

— Мертвецы не ответят тебе, — Хурин покачал головой. Глаза Берена испугали его почти так же, как молчание темного рыцаря, пораженного в бок.

— Тогда мне незачем жить.

— Ты в своем ли уме? А Дортонион? А королевна Тинувиэль? Берен, за что ты сражался? За что умер Финрод? Все они, — Хурин показал рукой на курган, — за что?

— Вот и я о том же, брат… За что? Пройдет еще полсотни лет, а может, и того меньше. Там, за горами, Моргот накопит сил… Дортонион падет… Падет и Хитлум. Я не доживу, на свое счастье, но по моему сыну проскачут их черные кони… Наши дети и внуки падут под мечами, а Запад будет все так же молчать. За что же умер Финрод? За что мы умираем здесь все вместе, эльфы и люди? Не одним ли мы становимся прахом? — он схватил немного серой земли, густо смешанной с песком, вскочил, и бросил золистую супесь под ноги Хурину. — С этого холма высоко видно, брат. До самых гор Тангородрим, до самых глубин. Мы дали Саурону под зад и радуемся, глупцы. Говорят, ты свалил в поединке черного рохира — сумеешь ли ты своей секирой рассечь подземный огонь? Наложишь ли цепи на смерть, забьешь ли чуму в колодки? Пронзишь ли копьем северный ветер, стрелой — засуху? Что мы можем сделать, Хурин, если мир сражается против нас?

— Если даже и так — то что же, — глухо проговорил Хурин. — Склонить голову и идти к Морготу с повинной?

— Нет. Потому что Финрод знал все это; он знал все это лучше меня — и сражался. Эльфы, что сейчас со мной, задают себе вопрос: почему он пошел со мной сюда? Неужели — затем лишь, чтобы сложить здесь свои кости? Они не решаются спрашивать меня — а я и не знал бы, что ответить. Финрод… — Берен посмотрел на Хурина странно, словно бы сквозь него, и очень тихо сказал:

— Финрод умер за меня, и я не могу сделать для него меньше. Но я хочу знать, к подножию какого дерева положить мне свою жизнь. Люди и эльфы не могут мне на это ответить — пусть скажут боги.

— Боюсь, что у богов ты не выпросишь ответа.

— Выпрошу? Я не прошу, брат — я требую, — Берен положил руки ему на плечи, и Хурин взмок — так страшен был взгляд горца. Его серые волосы трепал ветер — но почему-то Хурин не чувствовал ни малейшего дуновения.

— Да ты обезумел, — проговорил он. — Как ты сможешь заставить богов отвечать? Их власть над нами, они держат нас в своих руках по воле Отца Богов, зачем ты уподобляешься Морготу, восставая против них?

— Я против них не восстаю. Я принес им свою жизнь, а они не приняли ее. Я всего лишь хочу знать: что мне делать и как жить дальше, чтобы не сгореть впустую. Неужели я требую так много?

329