Тени сумерек - Страница 304

304

Орков разогнали на починку моста и на отдых, как понял Берен из обрывков разговоров. Сменился охранник — теперь это был высокий белокурый парень, совсем еще молодой; его чистый голос до рези в горле напомнил голос Руско.

Пытка неподвижностью длилась, и вскоре началась вторая: после полуночи (Берен слышал удары колокола, отмечающие стражи) хлынул дождь. Сначала горец пытался повернуть голову, ловя высохшим ртом капли, слизывая их с мокрых волос — потом стало слишком холодно. Он вымок до нитки, вода под ногами собралась в лужу, холод пропитал каждую частицу тела — порой ему казалось, что он сросся с колодкой, такой же холодный и безразличный ко всему, как эта деревяшка. Порой же холод был как тысяча ножей, кромсающих тело на ломти. Берен вспоминал все, что было теплого в его жизни: потрескивание дров в очаге, длинный пастушеский плащ из овечьей шерсти, бархатистые бока лошадей, белую, полупрозрачную чашку квенилас в ладони, солнечные лучи в серебряных кронах деревьев Нелдорета…

Тинувиэль…

Это, последнее воспоминание принесло облегчение — а потом и забытье.

Он очнулся оттого, что стало суше и теплее. Стражник сменился — и, вернувшись, накрыл пленника попоной.

— Зачем? — спросил новый часовой. — Он заслужил все, что получил. Даже больше.

— Но мы же не орки, — сказал молодой.

— Повелитель все равно казнит его.

— Так что, тебе хочется помучить его перед смертью?

— Никто не разрешал тебе укрывать его.

— Никто и не запрещал.

— А, делай что хочешь

Берен хотел поблагодарить белокурого — но губы не слушались.

Время стало чередой бесчисленных провалов в черноту обморока — и возвращений к черноте бытия, нарушаемой только отсветом фонаря на мокром граните. Он терял сознание, голова повисала, передавливалось горло — и, задыхаясь, он снова приходил в себя.

Когда это случилось в последний раз — свет фонаря разбавили розоватые отсветы восходящего солнца, отброшенные в Ущелье Сириона вершинами Эред Ветрин. Дождь прекратился — и стражник скинул с заключенного попону.

Берен продержался до настоящего рассвета, и совсем уж было собрался снова в обморок — как вдруг обнаружил перед собой того самого белокурого стражника. Склонившись к нему, парень подносил к его губам чашку с похлебкой из солонины. Горец выпил — и на этот раз сумел прохрипеть слова благодарности. Белокурый, скатав попону, перебросил ее через плечо.

— Не думай, что я делаю это ради тебя, — сказал он. — Это просто во имя человечности.

— Эльфы, — выговорил Берен. — Заложники. Что с ними?

— Я слышал, что их обезглавили, когда пришла весть о мятеже. Ты напрасно спешил сюда.

Берен уронил голову. Теперь ему было все равно, что случится дальше.

Белобрысый воин ушел — и вскорости за пленником пришли двое орков и одноглазый слуга Саурона. Орки разомкнули колодку, один из них пнул пленника в бок: вставай. Тот не мог ни встать, ни выпрямиться. По приказу одноглазого орки подхватили Берена под руки и поволокли.

Они миновали переход, вошли в башню и потащили горца по лестнице не вниз, а вверх — не в застенок, а куда? В аулу? Саурон разделается с ним в ауле? Впрочем, за эти семь лет аула Минас-Тирит, наверное, всякое видела.

Он не ошибся — стражники остановились в высоком двенадцатиугольном зале с прозрачным, остекленным куполом, бросающим на пол двенадцать бликов диковинным цветком. То самое место, где он когда-то, мальчишкой, принял меч из рук Финрода. Орки остановились в «сердцевине».

Дальняя дверь открылась, и Берен собрался с силами. Он знал, кто вошел в зал, он узнал походку — тяжелую и упругую, как удар меча о меч. Сейчас каждый шаг сопровождался глухим позвякиванием, будто встряхивали кошель с медяками — на Сауроне была кольчуга. Майя не собирался покидать свое тело, попав под шальную стрелу.

Подойдя к Берену вплотную, он засунул за пояс большие пальцы и остановился, покачиваясь с пятки на носок. Он был бесстрастен, и Берен порадовался, что онемевшее от холода и синяков лицо позволяет ему хранить такую же бесстрастность, хотя бы внешне.

«Дай мне сил умереть хорошо», — попросил он у Элберет.

— И вот ты снова у меня в гостях, князь, — проговорил Саурон. — И снова без приглашения. Как тебе встреча, дорогой мой гость и вассал? Нет ли каких обид?

— Не скажу, что прием был слишком теплый, — горец облизал губы. — Но и что он был слишком сухой — тоже не скажу.

— Ты знаешь, почему все еще жив?

Берен усмехнулся. Еще бы не знать.

— Я не Маэдрос, — сказал он. — Я быстро сдохну.

Саурон покачал головой.

— Нет, горец. Не так быстро, как ты думаешь. Ты, конечно, не эльф, но и человек может вынести довольно много. Ты не умрешь, пока я не захочу. И ты заговоришь.

Берен не мог сомкнуть зубы так плотно, как хотел — болела залеченная чарами скула.

Он ждал вопросов о Дортонионе, о мятеже — но Саурон спросил:

— Как вы смогли обмануть осанвэ? От того, как ты ответишь, зависит как ты умрешь.

Берен встретил взгляд майя таким же пристальным взглядом, пытаясь прочесть по лицу Саурона, как много тот уже знает. В том, что вопрос об осанвэ окажется не единственным, он не сомневался.

Саурон склонился к нему, приблизил лицо так, что Берен чувствовал тепло кожи Гортхаура.

— Говори, — прошептал Саурон. Берен, тоже шепотом, ответил:

— Есть верный способ… Во время допроса… я держал в кармане фигу.

Ему показалось, что голова отлетела, покатилась по плитам пола, которые в бешеном кружении сменялись резными фигурами потолочных балок. Потом кружение остановилось, и Берен обнаружил, что его голова по-прежнему на плечах, только он уже не стоит, а валяется. Никак не получалось поднять голову, не хватало сил. Не хватало сил даже закрыть рот — кровавая слюна тягучей каплей ползла по щеке.

304