Тени сумерек - Страница 276

276

— Чудная мысль, — словно бы сам себе сказал Даэрон. — И как она мне самому не пришла в голову…

Берен осекся и перестал метаться по пятачку между палаткой и коновязью, вернулся, сел на седло и уронил голову на руки.

— Даэрон, — тихо сказал он из-под ладоней. — Не там ты ищешь себе подмоги. Из нас, собравшихся здесь, мало кто останется в живых к завтрашнему вечеру. А я так и вовсе ни на что не надеюсь, потому что если боги даруют мне завтра победу и не возьмут за нее жизни, я пойду туда, где только чудом смогу уцелеть. Поэтому возвращайся, Даэрон. Найди ее прежде, чем найдет ее Келегорм, верни ее в свои леса… Пой ей песни, играй на своей флейте так, чтобы она забыла меня. Все было напрасно. Я тешил себя глупыми надеждами, потому что глупые надежды — утеха смертных.

— Я не понимаю, — сказал эльф. — Ты больше не любишь ее?

Берен опустил руки и поднял лицо.

— Я больше не люблю ее? Да как твой язык повернулся. Но… есть то, что больше любви, Даэрон. Это смерть.

— Не понимаю.

Берен поднялся, сделав знак следовать за собой. Даэрон пошел за ним.

Лагерь в скалах был совсем небольшим. Они прошли мимо ратоборцев с горы Химринг, разбивших палатки, мимо немногочисленных уже крестьян, устроивших укрытие под возами, мимо эльфов, расположившихся в пещере, и вчерашних стрелков Моргота, чьи одежды и шапки ради отличия от одежд врага были украшены сосновыми ветками. Поднялись на холм, на тысячу шагов отошли от лагеря — и там Даэрон увидел вкопанный в землю торчком камень, длинный светло-серый гранитный валун. Перед ним на коленях стоял юноша в серо-красно-зеленом дирголе, и Даэрон понял, что он творит молитву. Оба, эльф и человек, остановились, скрывшись за скалой, и юноша их не заметил. Закончив молитву, он достал нож, обнажил грудь, разрезал себе кожу напротив сердца и, вымазав ладонь кровью, оставил на сером камне красный отпечаток. Встал, прижал рану чистой тряпицей, зашнуровал ворот и ушел другой тропой.

— Подойдем ближе, — сказал Берен. Даэрон подошел к камню и увидел, что кровавых отпечатков на нем много, более сотни. Тот, что был выше всех, оставила не правая, а левая рука.

— Что это значит? — спросил эльф.

— Это жертвенный камень, вкопанный Беором Старым и Мар-Гретиром, первым хозяином этой долины, — тихо сказал Берен. — Завет между двумя людьми некогда скреплялся кровью жертвенного животного, потому что в свидетели призывали богов, которых вы, Старшие, именуете Силами. Но завет между людьми и богами должен быть крепче. Поэтому в старое, темное время его скрепляли человеческой жертвой.

Даэрона передернуло.

— Те времена прошли, — продолжал Берен так же тихо. — Еще до встречи с государем Финродом мы знали, что человеческие жертвы — мерзость перед богами. Ничью жизнь нельзя пожертвовать богам — кроме своей. Если что-то тебе важнее жизни, то ради этого можно пожертвовать ее богам. Верхний отпечаток — мой, Даэрон. Я больше не принадлежу себе. Я в руках богов, и что они пожелают сделать со мной, тому и быть. Это страшный обет. Такой же страшный, как клятва Феанора и его сыновей. Я не давал его ни перед битвой при Кэллагане, ни после смерти отца. Человек, давший такой обет, для всего мира умирает. Ты говоришь с мертвым, Даэрон.

— Для мертвого ты весьма красноречив, — Даэрон повернулся к нему спиной и зашагал с холма.

— Уходи сегодня, — Берен пошел следом. — Пока еще не поздно. К ночи они подтянутся сюда и заткнут выход из долины.

— Я не уйду, — спокойно ответил Даэрон и свернул к пещерке, облюбованной эльфами.

* * *

— Навались! — скомандовал Фин-Рован. — Навались дружненько!

Ребятки навалились дружненько — шаткая пирамида из валунов с грохотом покатилась вниз, увлекая за собой по дороге камни, камешки, гравий, снег и лед… Снизу послышались крики — поздно. Обвал отрезал передовой разъезд, обрушился на одну из воловьих упряжек. Тяжко, надсадно заревело искалеченное животное, кричали испуганные кони. Трое из шестерки Фин-Рована быстро похватали еще несколько камней и сбросили вниз — больше на испуг, чем на поражение. Остальные сделали по выстрелу из самострелов — с тем же успехом. Наслаждаться содеянным было некогда.

— Смазываем пятки! — скомандовал здоровяк.

Бретильские стрелки, обернувшись веревкой, длинными скачками спустились по отвесной скале к тропе. Последним спустился Фин-Рован, дернул за веревку — хитрый узел мигом распустился и соскочил с вбитого в скалу клина.

Повскакав в седла, десятка рванула вверх во всю прыть, какую может выдать конь на горной тропе.

— …Значит, еще ни разу не вступив в бой, мы уже потеряли свыше двух десятков убитыми и ранеными. Думаю, на этом нужно оставить попытки пройти берегом Кардуина.

— А зачем? — не понял Гаутрунг, командир второго знамени Волчьих Отрядов. — Мы ведь можем разделиться. Отправить берегом Кардуина тех, кого можно пустить в обход… ударить с тыла, внезапно. Да пошлите в эти горы наш отряд — выкурим мерзавцев на раз!

Илльо не стал даже отвечать на такое предложение, Тильх фыркнул.

— Болваном ты родился, Гаут, болваном помрешь, если не поумнеешь, — Болдог цыкнул зубом. — Чтобы удерживать эти высотки, Беорингу достаточно отправить сюда две-три сотни человек. Даже не воинов, а сброда, которого сейчас полно в его армии — чтобы забрасывать нас камнями, не обязательно быть воином. Ему будет не в тягость перекрыть нам этот путь, а мы за каждого засранца в драном клетчатом плаще будем отдавать десятерых ребят — да как раз этого беоринги от нас и хотят, и чтоб я сдох, если стану поступать по их хотению! И о каком неожиданном ударе с тыла ты говоришь, когда у каждой из этих долбаных скал есть глаза и уши, и служат они Берену. Нет, мы пройдем прямо по долине Хогг, навяжем им тот бой, которого они не выдержат: лоб в лоб. Вряд ли у медвежатника есть хоть две тысячи человек, которых можно назвать пехотой… А нас здесь — семнадцать тысяч, и мы, хоть и без конного довеска — армия «Хэлгор».

276