Тени сумерек - Страница 267

267

Отряд феанорингов со сворой гончих псов пронесся по равнине как вихрь. Лютиэн засмеялась про себя: они то ли потеряли след, то ли так на него и не напали; этот бешеный наскок был рассчитан, видимо, на то, чтобы испугать ее и выманить из укрытия.

Она поняла, что ее могут найти разве что случайно: увидят Хуана, когда они будут пересекать равнину.

Придется делать это ночами, подумала она. Значит — терять время. Я потеряю много времени прежде чем выберусь из владений Нарготронда.

А что же в Дортонионе и как там Берен? Чутье подсказывало ей, что там тоже творится нечто важное, к чему она должна успеть вовремя. Вот только успеет ли?

* * *

Появление воинов с горы Химринг под водительством Гортона и Хардинга переменило все. Их было две тысячи, все — конные, полностью вооруженные, с заводными лошадьми и припасами, все свежие, готовые в бой хоть сейчас. На фоне их великолепия даже победа при Фреридуине как-то померкла, и, наверное, Берен правильно сделал, что не надел сейчас же привезенный Хардингом богатый доспех и красивый плащ. Все в той же оборванной после драки одежде с плеча кого-то из морготовых рохиров, черной с серебром по вороту, все в том же дирголе, он словно не желал отделять себя от тех людей, которые, как ни крути — а расчистили дорогу этому великолепному войску, достойному эльфийского князя.

А вот Фригга и его люди поняли, что прогадали. Самые умные из них уже успели смешаться с толпой, и вокруг зачинщика осталось не более трех десятков.

— Я предупреждал вас, — сказал Берен, когда все приветствия закончились. — Я говорил, что вы вольны выбирать. Вы выбрали. Идите же избранным путем. Я изгоняю вас из Дортониона. Если вы появитесь здесь — вы вне закона и любой может убить вас. Прежде заката вы должны пересечь Фреридуин, и если кто-то из вас появится на этом берегу — будет убит немедля.

Фригга побледнел.

— Наша кровь — на твоих руках, — сказал он, кусая усы.

— Только на ваших собственных, — покачал головой Берен.

Один из сподвижников Фригги, парень чуть старше Гили, заплакал, но лица тех всадников, что, подталкивая их в спину копьями, довели до берега и помогли переправиться, дав подержаться за стремя — лица этих всадников не дрогнули. Так и ушли бунтовщики — мокрые, кое-как вооруженные, согбенные и жалкие.

И хотя до заката произошло еще очень много чего, Гили крепче всего запомнилось именно это: ссутуленные спины изгнанников.

— Ну, Руско, помнишь, как мы с эльфами говорили про добро и зло? — Берен положил руку ему на плечо. — Как ты полагаешь, добро я сейчас совершил или зло?

Гили опустил голову. Он не знал, что сказать.

— Если так было надо — то добро, наверное? — спросил он.

— Нет, Рыжий. В том-то и дело, что зло. У меня не было иного выхода, и я совершил зло. Меньшее, чем совершил бы, позволив им остаться или унести часть добычи, но все-таки зло. Запомни: пока человек, творя зло, понимает, что он творит — он человек еще не совсем пропащий. А вот когда начинаются разговоры, что добра и зла не существует или что каждый сам себе придумывает, что есть добро и зло — вот тогда все, тогда душа погибает.

Гили обернулся и посмотрел ему в глаза.

— А почему нельзя было оставить их? — спросил он.

— Потому что тогда каждый здесь начал бы думать, что можно начать бунт, а если дело сорвется — получить прощение. А когда каждый начинает так думать — конец войску. Вождь должен это знать.

— Так я-то не вождь.

Он выдержал взгляд Берена, и тот, отпустив плечо своего оруженосца, сказал:

— А ну, пошли.

Гили не стал спрашивать — куда. Воины Гортона привезли с собой просторный шатер, и разбили его под скалой. Туда Берен и шел.

— Где коморник? — остановил он первого попавшегося отрока-оруженосца. — Зови сюда. Скажи: нужен кубок и вино. Ты помнишь, Руско, что я тебе обещал?

У палатки он отловил еще нескольких отроков, которые ничем не были заняты, и велел им раздобыть деревянную колоду и сложить из жердей и попон маленький шалаш с двумя выходами. Потом он нашел в шатре рог и, выйдя, трижды протрубил в него, собирая весь лагерь.

— Что ты надумал сделать? — спросил Роуэн Мар-Хардинг, который был в то время в шатре и вышел вместе с Береном.

— Сдержать слово.

— И кому же ты его дал?

— Ему, — ярн показал на Гили. Хардинг посмотрел на паренька так, что тот покраснел. Он совершенно не понимал, в чем дело.

Колода отыскалась на реке — из тех, что послужили строительству плотины и были отнесены сюда волной. Чтобы пронести ее к шатру, отрокам пришлось протолкаться сквозь толпу.

— Сойдет, — сказал Берен, осмотрев корягу.

Чуть попозже был готов и шалаш — длинный, низкий, такой, что войти можно было только согнувшись. Гили все еще ничего не понимал.

— Иди сюда, — скомандовал Берен, показывая на место рядом с собой. У Гили пересохло во рту — он сделал два шага и остановился.

— Люди! — громко сказал Берен. — Я позвал вас, чтобы потом никто не говорил, что он не видел и не знает. Руско, мой отрок и оруженосец, вам всем знаком. Он не бился сегодня с вами, но верьте мне — не будь его, не было бы ни этой битвы, ни этой победы. Он совершил подвиг, о котором не сложишь песню, но все равно это был подвиг. И этот подвиг не останется без награды. Я пообещал ему, что, если мы останемся живы после первого сражения — я назову его своим братом. Будьте же свидетелями!

Гили даже потерял дар речи. Он с трудом вспомнил, как и когда это обещание было дано, и, если честно, он ведь не принял его всерьез…

— Поставь правую ногу на колоду, — шепнул Хардинг.

Гили подчинился. Берен тоже поставил ногу на колоду и взял из руки коморника нож.

267