Тени сумерек - Страница 242

242

Илльо кивнул.

— Беда многих людей в том, что они думают, будто можно наполовину остаться верным, — Гортхауэр зашагал по залу в обратном направлении. — Вслух они произнесут то, что от них требуется, будут делать, что прикажут, но там, в глубине, в душе — сохранят верность своим прежним убеждениям… Когда они поймут, что не получается — уже слишком поздно. Убеждения, которые они так заботливо хранили, сами судят их, сами приговаривают и сами казнят. Берен уже мертв, Илльо. Нельзя сохранить половинку души, можно только сжечь то, чему поклонялся и поклониться тому, что сжигал. Запомни это на всякий случай.

Илльо снова кивнул.

— Конечно, где-то мне жаль… — Гортхауэр развел руками. — Конечно, и мне хотелось бы видеть его рыцарем Аст-Ахэ. Но ты ведь не можешь отрицать, что он выбрал сам. И не можешь не уважать право человека на выбор. Теперь к делу. Снега в Дортонионе сойдут в последние дни Ворона; здесь немного раньше, и будет сущая каша вместо земли. Однако ко Дню Серебра все подсохнет. Илльо, в День Серебра мы должны выступить.

Илльо внутренне собрался. Прежде Гортхауэр не называл точно день выступления.

— Ты помнишь, что я говорил: внезапность важна, но мощь — важнее. Пусть они заметят наши перемещения — это неважно. Важно, что мы обрушим на Серебряную Седловину такой удар, какого они не выдержат и прорвемся в Митрим. Сколько будет держаться Эйтель-Сирион — не имеет значения. Мы все равно возьмем ее. Поэтому: мне не нужны наспех сляпанные осадные орудия, которые хрястнут после первых пяти выстрелов. Пусть Мэрдиган немного припозднится — в конце концов, крепость никуда не убежит. Главное: собрать стрелков, копейщиков и орков. Они мне нужны в первую очередь. В девятый день Единорога они должны уже переправиться через Ангродовы Гати. Это крайний срок. Илльо, твои честь и жизнь порукой этому.

— Я принимаю, — улыбнулся Илльо.

— Кстати, вот здесь мне понадобится и Берен. Я хочу, чтобы он был с тобой. В последние дни Дракона запретишь ему пить. Если надо — свяжешь и запрешь, и под страхом смерти запретишь проносить к нему питье. В День Серебра он должен прийти в себя и быть готовым отправиться за армией.

— Ты дашь ему людей?

— Сначала он понадобится мне здесь, — качнул головой фаэрни. — Но потом… Когда прорыв будет закончен и мы займем Хитлум, нужен будет его опыт. Ты ведь понимаешь, что там появятся люди вроде Барахира… И совсем нелишним будет человек, знающий, как с такими воевать. Я дам Берену под начало Волчий Отряд.

— Орков? — Илльо не поверил своим ушам.

— Так будет лучше всего. Он сумеет удержать их в руках, но никогда не добьется их преданности.

— А… Болдог?

— Я предвижу, что с Болдогом случится что-то плохое этой весной.

Илльо сжал зубы. Берен — это потеря. Он не мог заставить себя смотреть на горца так, как смотрел на него Гортхауэр.

— А… Лютиэн?

— Это после окончания срока службы.

— Но он… Он изменится. Станет совсем другим.

— Тебя волнуют его сердечные дела? — глаза Гортхауэра сверкнули холодно и жестко. — Илльо, как ты полагаешь — когда он получит Сильмарилл, он сумеет удержать его в руке? Эльфы делали Сильмариллы для себя. Камень сожжет смертную плоть.

— Гортхауэр, — тихо сказал Илльо. — Это же бесчестно…

— Нет. Все честно. Я обещал дать ему Сильмарилл — и Учитель согласен. Но никто не обещал, что Сильмарилл ему помогут дотащить до Дориата. Камень его — если он сумеет унести…

Какое-то время они молчали. Отблески огня соперничали ало-золотистой яркостью со светом закатного солнца, летящего в витраж.

— Илльо, — сказал Гортхауэр. — Я понимаю, как тебе тяжело. Но помни — он выбрал сам.

* * *

Илльо возвращался проездом через Минас-Моркрист, чтобы взять письмо у жены Мэрдигана, заложницы, и передать его мужу в Бар-эн-Эмин. Заодно отдать распоряжение Гортхауэра и проверить, доставлено ли то, что просил Мэрдиган для работы: десятисаженные дубовые бревна.

Ехать в Каргонд на ночь глядя не хотелось, и он остановился в лагере Риана. Народу там сейчас было мало: простых стрелков на зиму распустили по домам. С началом Тхэнно, Дракона, — разослать нарочных собирать людей, напомнил он себе.

Антары и харма-таэри чувствовали себя здесь больше пленниками, чем хозяевами. Илльо знал о нескольких драках с орками — но в последнее время людям такие драки сходили с рук, а виновных орков вешали, и драки сошли на нет.

Анардил Фин-Риан уступил ему свою камору в землянке и велел подать еды. Ему налили из общего котла, но это было уже не вонючее варево, а вполне пристойная похлебка на солонине и пшене. Эль, отметил Илльо, был самодельный и свежий.

— Где взяли ячмень? — спросил он.

— На еде сберегли, — признался сотник. — Другой раз выпить хочется, а нечего.

— Как нечего? — удивился рыцарь. — Опять коморник ворует?

— Нет, господин. Просто в нескольких бочках эль протух. Нельзя свежий эль наливать в старые бочки, разве что в них прежде норпейх держали.

Илльо поморщился — опять мелкое вредительство, одно из многих, где нерадения больше, чем злого умысла. Горцы как будто не понимали, что плодами их работы будут пользоваться такие же люди как они, их соплеменники — и делали дело спустя рукава. И даже наказывать кого-либо за это не имело смысла — иначе Дортонион скоро обезлюдел бы.

Он остался один и улегся отдыхать, не раздеваясь и не снимая сапог, покрыв немудреную постель сотника сверху попоной.

Чуткий сон продлился недолго — Илльо проснулся от смеха и пения за стеной. Горцам было некуда торопиться и они не устали с дороги — поэтому рыцарь, скорее всего, просто перевернулся бы на другой бок и заснул, если бы ему не показался знакомымодин из голосов. Чистый, грудной, этот голос принадлежал или молодой женщине, или юноше-подростку. Женщин приводить в лагерь было запрещено…

242